Река Верджин
В каньон реки Верджин отправляется множество народу, но только десятая, или меньше, часть достигает мест, где небо сверху смотрит на вас сквозь плотно смеженные веки пропасти и вокруг скалы и каверны нависают сумеречно, как будто вы находитесь в улочке средневекового города крестоносцев, соперничающего по высоте зданий с небоскребами Манхэттена. Журчит река, глубина которой здесь по лодыжку, но случаются на пути и ямы по пояс или по грудь, в которые приятно окунуться, изнемогая от жары и усталости, так что гермомешок для фотоаппарата, мобильного телефона и сухой одежды обязателен.
Мы достигли почти пещерного холода у развилки, где толща каньона расщепляется надвое, здесь в реку Верджин впадает ее невеликий приток. Скалы-берега вытесаны водой, формы их изборождены плавными желобами, означающими средние уровни сезонных паводков, с завихрениями и глубинными нишами — как на поворотах саночной трассы, вдающимися и впадающими в известняковый массив. Все это в совокупности окрашено сангинно-мглистым, как на картинах Рембрандта, таинственно сумрачным цветом. Дальше развилки, носящей название Wall Street, мы не рискнули, хотя впереди еще лежал десяток миль подобных приключений: упираясь посохом в камни, шагать, подворачивая временами ступни, по бегущей воде, задирая голову, чтобы оценить высоту погружения в осадочную толщу планеты.
Вообще все пребывание в Юте я спрашивал себя, почему этот ландшафт так воздействует на восприятие. Загадочным тут казалось все: и нелюдимые мормоны, и обилие библейских коннотаций, и то, что это было самое тихое место из всех, где я бывал. Если отправитесь фотографировать ночное небо — или если вы любитель пейзажной фотографии, достичь лучших результатов в которой возможно только сразу после захода солнца или на самом рассвете, за несколько секунд до его, светила, появления, то обратите внимание, насколько тихо вокруг: ни пения птиц, ни стрекота кузнечиков, ни пульсирующего цоканья цикад. А ведь даже в самой глубокой впадине на земле, в Иудейской пустыне, обитают певчие птицы — тристрамии. Но не это главное. Не только тишина вселяет в вас особенную впечатленность. Все дело в цвете. В особенных, чуть красноватых оттенках сепии, которыми наделены здешние известняки — от лимонно-розоватых каньона Брайс до кирпично-багряных готических стен Капитол-Рифа. Вероятно, причина в специфике осадочных пород, из которых сложены испещренные эрозией равнины, долины и горы Юты, представляющие собой настоящие холсты для одновременно скрупулезно филигранных и размашистых кистей и резцов — воды, ветра и солнца.
Было бы хорошей задачей для науки о перцепции — выяснить, почему человек так чувствителен к определенным сочетаниям цветных плоскостей большого масштаба. И начать следовало бы именно с того, что царит в парке Зайон, штат Юта. На эту мысль меня впервые натолкнуло созерцание гигантских полотнищ Марка Ротко, которые я вспомнил во время путешествия по каньону реки Верджин: красноватые панели скалы и синее небо. В полотнах родоначальника абстрактного экспрессионизма, как мне кажется, зафиксированы иероглифы ландшафта. Тут непочатый край для интерпретаций и опровержений, но это сочетание красноватых, насыщенных окислами железа скал Юты, крытых пронзительно сапфировым небом, на котором после заката наливаются слезящиеся звезды, оно накрепко для меня связано с цветовыми полями Ротко, который, без сомнения, работал с открытиями архетипов цветосочетаний, занимающих без остатка все поле зрения человеческого глаза. Представляете полотно высотой сотню метров и куполом ультрамарина над ним? В Юте я все время вспоминал Ротко — как оказался в «Гараже» на его выставке, заставившей всерьез задохнуться от ужаса и восхищения, совершенно непонятного и оттого еще более ранящего. Стало быть, Ротко в определенном смысле писал пейзажи, доведенные до квинтэссенции, до предела восприятия.
